Убеждали даже не эти компактные приспособления, и впрямь напомнившие Мазуру кое-какие спецкурсы, а этот тихий, ровный, усталый голос.
– Но как… – только и смог он произнести.
– «Как» – это уже дело десятое, – сказал Лаврик. – Девочке, я так полагаю, хотелось жить красиво. Иногда так хочется жить красиво, что о средствах не думают абсолютно. Откровенно тебе скажу, я пока еще не знаю в точности, на чем ее приловили и как так вышло, что согласилась. Не моя епархия. Но вот в том, что работала она старательно, могу тебя заверить честным словом офицера. Однако ж переиграли… Прихватили за ушко. Вообще-то, задумка была неплохая: сначала она, играя жертву раздирающих душу сомнений, все же рассказывает сквозь зубы, что это именно из твоего иллюминатора свисал проводок, когда мы перехватили передачу… Что ты таращишься? Именно так и рассказала, выполняя свой гражданский долг и долг офицера…
– Зачем? – тоскливо спросил Мазур.
– То есть как? – Лаврик даже удивился немного. – Мы, влекомые служебным долгом и охотничьим азартом, немедленно к тебе вваливаемся, переворачиваем все вверх дном, благо ты на заметке после известных твоих странствий по острову… Ничего не найдя, к тому же установив по своим каналам, что никаких проводков из твоей каюты не торчало, вежливо извиняемся за ошибку и снимаем тебя с листа подозреваемых. И становится твоя каюта «чистым» местечком, куда с обыском и вообще с осмотром никто уже не будет наведываться. Тем самым местом, куда можно украдкой перенести все уличающие штучки – у нее ж тоже нервы, хлебчик шпиона горек, под расстрельными статьями ходит… Использовали тебя, мой милый. За болвана. Случается такое. Ты не первый и даже не сотый, если такая арифметика хоть немного утешит. Моя б воля, я бы тебе легонько настучал по сусалам – за то, что вопреки строжайшим инструкциям распускал язык в постельке: «Когда мы, наконец, отсюда уберемся?» «Скоро, милая, два-три дня, не более, а теперь раздвинь ножки…» Эк тебе кровь в рожу бросилась, – сказал он безжалостно. – И правильно. Чтоб проняло до печенок, тогда, может, и поймешь, что инструкции для того и пишутся, чтобы их исполняли в точности. Независимо от того, кто перед тобой – родная мама или очаровашка, которая тебе дает со всем прилежанием, так что у тебя от павлиньего самомнения мозги плывут… – Он усмехнулся. – Ничего-ничего, пусть тебя корчит как следует… Не в ЖЭКе трудишься. Были микрофоны в каюте, а как же. За битого, как известно, аж двух небитых дают… Она все сливала, ты понял? Все, что проходило через ее ручки. Правда, с некоторого момента через ее ручки начало проходить то, что с реальностью имело мало общего, но это уже другая песня… Ладно, – он устало поднялся, похлопал Мазура по плечу. – Не надо биться башкой о стену. Не будет у тебя особых неприятностей, честное слово. Тут ты ни при чем. Самое большее, что получишь за длинный язык, – устное порицание в матерной форме. Неприятности будут кое у кого другого, которого здесь и нет вовсе, у тех, что всерьез прохлопали, хотя обязаны были бдить… Ну, тебя можно оставить одного? В петлю не полезешь? Я серьезно спрашиваю.
– Поди ты, – огрызнулся Мазур.
– Значит, не полезешь, – констатировал Лаврик. – И правильно. Не стоит оно того.
– Но как же…
Он и сам толком не знал, что хотел сказать. Однако Лаврик, очень похоже, его понял.
– Да вот так, – сказал он, подумав. – Ни симпатичная мордашка, ни папа-адмирал еще не гарантируют от того, что в мозгах не заведется блудливость, плавно перетекающая в шестьдесят четвертую статью… Это где-то у Стругацких, кажется? «Она была такой красивой, что не могла не быть умной, доброй…» Вздор. Муть голубая. Ежели судить по физиономии, то нашему Панкратову пора маршальские звезды навесить или вылепить с него статую доброго самаритянина, аллегорическую персону «Доброта и души тепло»… – Он вздохнул, поднялся, тщательно застегнул брякнувшую сумку, похлопал Мазура по плечу. – Ну, я пошел, мне теперь до утра глаз опять не сомкнуть, задушевные беседы пойдут, пока клиентка в нужной кондиции и не оклемалась толком…
Дверь тихо закрылась за ним. Мазур зажал лицо ладонями.
Такого прилива жгучего стыда и бессильной злости с ним еще, пожалуй что, и не случалось вовсе.
«Один солдат на свете жил, красивый и отважный, но он игрушкой детской был, ведь был солдат бумажный…»
Слишком много для одного человека, право же. Слишком много. Чтобы вот так, со всего размаха – мордой в грязь, в самое поганое дерьмо… Как же теперь жить-то? Неясно совершенно. Но в одном Лаврик прав: никакой петли, мужик обязан держать удар…
– Завтракал? – спросил Морской Змей, не оборачиваясь.
Плетущийся за ним Мазур мотнул головой:
– Нет.
– Это ты зря. Давай-ка по уставу, прием пищи есть прием пищи… Потом сразу пойдешь и как следует подзаправишься.
– А куда мы?
– Бумажку подмахнуть, – загадочно ответил Морской Змей. – Так, проформы ради… А затем начинается боевое дежурство. Минут через несколько снимаемся с якоря и уходим в точку рандеву. На эсминце груз будет целее, а нам еще тащиться через половину шарика… Ты что фыркаешь?
– Знаешь, мне вдруг пришло в голову… – сказал Мазур, пытаясь прогнать из души эту чертову пустоту. – Мы столько дней тут пластаемся, под водой творится черт знает что, а ни одна живая душа из посторонних понятия ни о чем не имеет. А ведь их чуть ли не полсотни… Смешно?
– Не смешно, а закономерно, – сказал Морской Змей. – Значит, мы хорошие профессионалы… Имей в виду, тут нарисовался еще один непонятный сюрприз. С рассветом пришла моторка. Оператор нашей Мадлен, этот байбак сонный, и еще какой-то сопляк. Привезли ей из Виктории почту, все вроде бы естественно, но потом у них, изволите ли видеть, мотор накрылся. Мы, конечно, благородно полезли помогать, выяснилось – не врут, накрылся, и качественно. Вот только, чтобы добиться такой поломочки, надо хорошо потрудиться напильником… Придется везти их в Баэ, а что поделать? Не за борт же выбрасывать…